DILIGANS : туристическая компания

Остров омывается тёплым течением Куросиво. Я и позже, путешествуя по миру, нигде не видел, чтобы кедр соседствовал с магнолией, японская вишня уживалась с тундровым еловым стлаником, а северные ели, пихты и лиственницы были переплетены тропическими лианами, словно гигантский вселенский паук набросил на тайгу прямо из космоса свою сеть-паутину. Лианы жирные, каждая толщиной с морской канат, казались живыми.

Покачивающиеся где-то высоко в небе кроны деревьев заставляли поскрипывать стволы, а лианы на них — шевелиться. У одной из лиан распустились такие красивые цветы, что их хотелось сорвать.

Слава богу, профессор вовремя предупредил: — До этих ни в коем случае нельзя дотрагиваться.

Это токсикодендрон!

— сказал он и посмотрел на нас с Сашкой так гневно, словно мы должны были устыдиться того, что не узнали этот токсикодендрон в лицо.

— Обожжёт так, что кровь свернётся и погибнешь.

Жалит опаснее гадюки.

Я помню, он ещё добавил: — У растений, как у людей, порой чем красивее, тем ядовитее!

Отец был прав: природа учила уму-разуму.

Сколько людей-токсикодендронов я повидал потом за свою жизнь! Местами даже в яркий солнечный день тайга становилась тёмной, как на картине Васнецова «Иван-царевич на сером волке».

Это ели — каждая высотой с кремлёвскую новогоднюю ёлку — укрыли своими лапами землю от света.

По сравнению с сочными тёмно-зелёными елями вековые кедры кажутся поседевшими от собственной мудрости. Их ветви похожи на ладони богатырей, подставленные солнцу.

Какая мощь земли чувствуется в тайге! Смотришь на это разнообразие, на это земное плодородие, которому не мешает цивилизация, и понимаешь, что Земля наша — и впрямь Матушка.

А ещё я узнал, что бамбук тоже считается… травой!

За сутки эта «травка» может подрасти на 10-20 сантиметров и достигать к осени двадцати метров в высоту. О, чудо!

Я никогда раньше не видел рощу из сильно выросших лыжных палок.

Гигантскую траву наши учёные называли ласково «травкой», даже не подозревая, какой смысл придаст этому слову наше весьма недалёкое будущее, на которое заменили обещанный ранее коммунизм. Наша экспедиция изучала почву, на которой вырастала гигантская четырёх-, шестиметровая трава.

Советская власть мечтала научиться выращивать этот «суперсилос». На Кунашире он вымахивал сам по себе.

И это было загадкой: как создать подобные условия в каждом советском колхозе? Тогда бы любая среднестатистическая советская корова дала молока в два раза больше, чем среднестатистическая американская.

Я опять-таки впервые почувствовал себя сопричастным очень важному государственному делу! Ведь цели у нашей экспедиции были весьма благородные — накормить советских коров и тем самым приблизить коммунизм.

Сбылась бы главная мечта кремлёвских вождей — догнать и перегнать Америку по мясу/молоку. Поскольку по чугуну и стали уже вышли на первое место в мире.

И ещё по каустической соде — семь тонн на душу населения в год! Этими достижениями нас пытались порадовать советские газеты.

Хотя лично я не понимал: зачем моей душе в год семь тонн каустической соды? Вот чем отличался развивающийся социализм от загнивающего капитализма.

Только советский человек, увидев шестиметровой высоты траву, мог подумать о том, как этой травой накормить коров.

Если б такую «травку» увидели американцы, они б тут же решили снять голливудскую страшилку о том, как она завоёвывает мир, разрастается по всему земному шару, залезает в окна домов, уничтожает метро в Нью-Йорке, рушит небоскрёбы… Но находится очередной Брюс Уиллис!

Он побеждает врага, вырывая траву мускулистыми, специально накачанными для вырывания травы руками. Ему помогает в этой благородной борьбе за спасение человечества изобретённый американским гением суперсекретный гибрид сенокосилки и коллайдера.

А разве я мог знать, живя в одном из самых благоустроенных городов страны, что в кратерах вулканов бывают озёра? В них даже можно купаться!

Я стоял на краю кратера и, подобно художнику на пленэре, записывал в очередной блокнот. Сбылась и ещё одна мечта юного советского мечтателя — увидеть хотя бы издали другую, «иностранную», страну.

Наши палатки стояли на берегу пролива, который отделяет Кунашир от Японии.

В ясную погоду видны были её берега.

Три горных пика на горизонте торчали из воды, как будто вот-вот оттуда вынырнет Нептун со своим трезубцем.

Кто-то из студентов второго курса после моих рассказов о том, «как я провёл лето», даже сказал про меня друзьям с завистью: «Представляете, он видел…

Японию!

» Меня зауважали.

Уже через пару недель, зарядившись от тайги, вулканов, горячего озера и травяных рощ, шумящих над головой, я почувствовал в себе столько энергии, словно сам стал превращаться в вулкан.

Но самое главное — сделал для себя открытие, которое мне пригодилось на всю оставшуюся жизнь, — оказалось…

я умею работать! И при этом не жаловаться, что устал.

Даже ловить осьминогов оказалось не так сложно.

Закинешь с вечера собственный сапог на веревке в какую-нибудь скалистую щель в бухте — наутро, будь уверен, в него заберется осьминог.

Ношеный, вонючий сапог, и тот осьминога не смущает. Видимо, осьминоги и их осьминожные пращуры так долго находились под водой, что у них атрофировались органы обоняния.

Когда в наше время в Италии официанты начинают рассказывать, что осьминога очень трудно поймать и поэтому они такие дорогие в их ресторанах, мне хочется веско возра-зить: не надо мне на уши вешать знаменитые итальянские спагетти!

Поймать осьминога может любой, у кого есть хотя бы один сапог и одна бухта. К сожалению, в те годы я не знал, что осьминог — это деликатес.

Поэтому довольно быстро в его вкусе разочаровался.

И гребешки, и водоросли, и трепанги, и осьминоги — вся супермодная нынче еда, которую принято обозначать престижным словосочетанием sea food, нам всем в экспедиции надоела не меньше, чем черная икра Верещагину в «Белом солнце пустыни». Наконец, самое невероятное — именно на этом «краю света» я впервые увидел широко-масштабность западного мира потребления, познакомился с товарами загнивающего капитализма.

Вернее, с их красочными упаковками. На берегу среди высушенных панцирей морских ежей, скелетов китов, ползающих с глазами-перескопчиками крабов и стометровок гирлянд морской капусты валялись прибитые волнами с противоположного «загнивающего» берега пустые бутылки от пепси-колы, помятые банки от безалкогольного японского пива, какие-то красочные коробки, пакеты…

В Советском Союзе в то время понятия не имели о безалкогольном пиве и пепси-коле.

Жвачку можно было купить только у спекулянтов, поэтому мы каждую пластинку жевали по неделям. Пожевал — положил куда-нибудь аккуратненько, чтобы сохранилась до какого-нибудь знаменательного события, скажем, для вечеринки, на которой надо показать себя крутым, а именно — по-ковбойски жующим.

Полиэтиленовые пакеты и те были в то время для нас в новинку, мы их сушили на верёвочке на балконах, как бельё в Италии. Однажды поутру, бродя по этому берегу, я нашёл одну японскую вьетнамку.

Вьетнамками мы называли пляжные тапочки.

Не так легко их было в то время купить. А уж о японских пляжных тапочках и речи быть не могло — антисоветский товар!

И вдруг иду по берегу, смотрю — целый, невредимый японский пляжный тапочек. Три утра подряд я вставал потом раньше остальных и выходил на рассветный берег с мечтой найти второй тапочек.

И, в конце концов, очень обиделся на японцев, которые выбросили только один. Я взрослел не по дням, а по часам!

Быстрее, чем взрослеют юноши в армии.